Что будет? Я часто думаю об этом. Меня постоянно тревожит эта мысль. Даже сейчас, когда я любим, знаменит и счастлив, я не могу перестать терзаться этой мыслью. Мне, кажется, что чем знаменитее становится наша группа, тем тяжелее мне жить.
Что будет если «the GazettE» распадутся? Если дело всей моей… да что там моей, всей нашей общей жизни рухнет, потеряв опору? Я не боюсь покинуть сцену, я боюсь погаснуть. О, вы, наверное, думаете это одно и то же? Нет, это далеко не так! Можно уйти красиво, уйти так, чтобы о тебе ещё долго помнили и восхищались. А можно погаснуть… загореться и тут же погаснуть, как на один день рождается и умирает бабочка-однодневка. От погасшей группы не остается памяти. Да, от нее остаются песни, но их вспоминают лишь раз в десятилетие и тут же благополучно забывают.
Я выбираюсь из теплой кровати и подхожу к окну, смотря на звезды, обхватив руками плечи. Что будет, если кто-нибудь из нас умрет? Я боюсь смерти. Я часто плачу, когда меня посещают дикие мысли о смерти кого-то из Газе. Мужчины не должны плакать, но мне плевать на это. Что будет, если в мир теней навсегда уйдет веселая улыбка и грозные окрики нашего лидера-сана, Кая? Что будет, если пропадет сексуальность и притягательность Урухи, моего дорогого, Урухи? Что будет, если внезапно утеряется поддержка и насмешливость Аоя? Что будет, если смерть заберет Рейту, нашего кавайного милаху? Слезы непроизвольно текут из моих глаз. Я знаю, что эти мысли дики и нелепы, но стоит мне только представить кого-то из друзей мертвыми,… я не могу сдержаться, страх окутывает меня липкими лентами холода, и что-то гнилое и скользкое проникает в мою душу.
Слышу тихий шорох, который заставляет меня испуганно сжаться, и внезапно чувствую теплые ладони на своих плечах.
- Аааа!
- Тише ты, это я, – горячее дыхание на ухо и крепкие объятия. Тихонько вздрагиваю и поворачиваюсь, утыкаясь носом в крепкую грудь Коую, – Я напугал тебя? Прости, – касается губами моих волос и тихонько поглаживает по спине, – Опять глаза на мокром месте… снова эти мысли, да? – я киваю, а он тяжело вздыхает.
Я знаю, я надоел ему своими срывами, но я не могу так жить, не зная, что будет. Высвобождаюсь из его объятий и иду на кухню, наливая стакан воды. Руки трясутся, и на секунду мне становится смешно: у Руки трясутся руки. Ставлю кувшин с водой обратно и маленькими глотками пью прохладную жидкость. Чувствую, как холод бежит от горла к животу, но мне кажется, что от маленького глотка замерзло абсолютно все внутри. Нарочно шаркаю ногами, когда иду обратно в спальню, распугивая и распинывая по углам тишину.
Уру по-прежнему сидит на кровати и о чем-то думает. Осторожно кладу ладонь ему на плечо и он сразу же разворачивается, накрывая своей ладонью мою руку.
- Знаешь, что будет завтра? – тянет меня к себе и усаживает на колени.
- Что? – обхватываю руками его шею и прижимаюсь губами к его плечу.
- Завтра мы с тобой опоздаем на репетицию, Кай нас проклянет, все посмеются, и станет весело и легко, как, будто ничего не было. А потом будем мы, опять прикрывающиеся от всего мира, а завтра ты ещё хотел съездить и купить что-нибудь Корону. А послезавтра ты проспишь, сколько захочешь, потому что репетиций не будет, а я буду рядом охранять твой сон. А когда я отлучусь на секунду сделать тебе утренний кофе – ты проснешься и снова испугаешься, а я появлюсь рядом. А потом у нас опять начнутся репетиции, концерты, записи… долгие бессонные ночи, когда ты будешь писать стихи. А если вдруг настанет такой день и газеты распадутся, я уверен, что никто из наших нас не бросит, так же как и мы не забудем о них.
Говоря все это, он укачивал меня на коленях, и я постепенно проваливался в сон. Уже на грани сна и реальности, я почувствовал, как меня осторожно переложили на кровать, поправили подушку и укрыли одеялом.
- А знаешь, что самое главное, Таканори? – услышал я тихий шепот на ухо
- Что?
- То, что я тебя люблю. И пусть я не уверен в завтрашнем дне, но я уверен в том, что ты будешь рядом со мной, потому что любишь меня, – Уруха погасил лампу и лег рядом.
- Люблю, – согласился я, прижимая его к себе.